Где летом побывал

[Велимир]

Предлагаю тут помещать сообщения о таких поездках, которые имеют мистический или вообще языческий смысл.
Этим летом, 2015 года, мне удалось побывать на белорусском Палесье, а затем в Тверской области на реке Велеса. Сперва помещаю здесь кратенькое описание своего пребывания на Велесе. Материал про Палесье - будет обработан позже.

Заметки о путешествии на реку Велесу

В свое время, в моем измученном таёжным переходом и жаждой сознании, возникла сказка "Велеса". Она опубликована в книге "Дар шаманизма - дар волхования". В частности, вот на неё ссылка http://rumagic.com/ru_zar/religion_esot ... 1/j11.html
В сказке этой повествуется о мистерии в тайге, где я ходил, - северо-западнее Кен-озера, кажется в 2010 году. С того времени выяснилось, что реально на западе Тверской области, близ городка Западная Двина, течёт река Велеса и есть Велеса - село. Я задумал побывать там и вот, наконец, в конце августа 2015 года, добрался до тех краёв. Должен сказать, что пришёл туда не без трепета в душе и опять же, с каким-то разрывом сознания, как тогда, на Кен-озере.
Кажется удивительным и сам процесс моего попадания на Велесу. Я был доставлен туда "как по маслу", лишь только начал свой путь.
На авто-вокзале в Витебске (откуда начинал путь) мне сказали, что из Белоруссии можно доехать только до Великих Лук. Как ехать далее - не известно.
Купил билет до Великих Лук. Ещё в Витебске, при посадке в автобус, мне бросились в глаза две весёлые тётки. На них как бы было написано, что мне нужно почему-то к ним присоединиться. В Великих Луках оказалось, что им ехать дальше за "Западную Двину". Мы взяли такси (тётки знали как и где), и быстро подъехали к вокзалу, где приходил и отходил нужный поезд. Когда мы погрузились в вагон, тётки потеряли ко мне интерес: их как отрезало.
Приехал в Западную Двину, уже в 23 часа. Этот маленький городок уже спал. Однако, мне опять подвернулись доброжелательные люди, которые вдруг воспылали внутренней инициативой: привели меня к отправляющемуся на Тверь автобусу и попросили шофёра взять меня до Велесы.
Шофёр грубо отреагировал: я вам что, такси? Потому вдруг ни с того - ни с сего смягчился, предложил мне зайти и высадил меня у деревни Велеса.
Мрак ночи. Сосновый лес. Среди больших сосен дома, горит огонёк. Спрашиваю: как пройти к реке? Из за забора не видимый мне человек ясно сказал как идти через деревню и поле к речке. Подхожу во мраке к воде. Ровно полночь. Славлю Велеса, ставлю палатку и тут только осознаю, что моё движение сюда было цепочкой случайных совпадений расписаний транспорта впритык и случайных встреч людей, которые эти расписания знали…
Впрочем, и в обратную сторону: от Велесы меня сразу же подобрала случайная машина, и на станции "Западная Двина" кем-то был забронирован для меня единственный плацкартный билет до Москвы на 28 августа.
Теперь, собственно, впечатления и то, что было на Велесе. Здесь размещается текст, написанный ТАМ, в ожидании поезда:

Река Велеса чистая, родниковая, холодная, с дном крупного песка, достигала глубины четырёх метров в омутах, когда-то в шестидесятых годах, когда на речке делали запруды для лесосплава… Стою, иду, Солнце бархатное тепло. Чувствую притяжение к воде, которое постоянно. Хочется входить в воду босиком. Вода не хочет отпускать. Купаюсь и выхожу, лишь когда совсем замерзаю. Река! Дивное притяжение. Только будь с нею, смотри и смотри в её прозрачные воды, на колебание её длинных водорослей - волос в вечном течении.
Велеса река, течёшь ты среди лесов хвойных. Чуден свет в борах твоих. На мхах, на песках - света лучи, что сосны рассеяли. Разнообразие травы на лугах твоих не сосчитано. Извилиста тропа вдоль реки идёт по берегам, среди поздних цветов.
Мать Земля! Твоя Вода отдана тобою - для людей дар, благо и вечное чудо. Студёна ты: окунёшься и выскочишь. Пьёшь тебя как живую и радуешься, ибо видишь как божие творение человеку добром оборачивается.
Берега твои все говорящие. У каждого и слово своё, и голос свой. Молвит вода тихо. Тихо берега отзовутся, и так говорит Природа сама с собою, и живёт сама с собою во внутреннем ладу.
Войди в этот лад, ощути этот лад. Услышь тихий голос. Скажи в ответ слово своё и плавно войди в мир воды, песка, осоки, ивняка, листвы и хвои. Тут ты и станешь своим. Яснее принимай чудо. Не робей, не рехнёшься. Отзываются тебе берега, отзывается тебе трава и листва. Глядят на тебя невидимыми, но многими глазами, трогают тебя невидимыми руками, целуют тебя чуть заметные губы… вся хворь, вся хмарь, всякая болезнь, всякая неправда - вон из меня! Чистит душу трава, чистит душу вода. Заблудился в ивняке: непролазные кусты, буераки над водою, плющ ноги как путами оплетает, крапива по лицу и локтям хлестает, ветви дорогу прерывают, над кручей в траве не видишь куда ногу ставишь. - То выпрямляет душу, чистит тебя Велеса. Чистит от сора и злобствований души, от нелепых обид, от узороков и призороков.
Вышел из терней. Собрал дарёную калину. Перешёл через глубокий ручей - забрался на другой его берег, за травы хватаясь, и вновь перед глазами чистые луга, песчаные берега, журчит хрустальная вода, плывут облака.
Течёт по Матушке - Земле, по Белому Свету хрустальная река батюшки Велеса. Чудо чудное. Красота ненаглядная. Вроде и скромно всё, а не оторваться. Потому что обретается тут воля бескрайняя и душа чистая. Не приемлет боже в святом месте нечистую душу. Человек, перед встречей с божьей землёю и водою, как может очищает себя. Да богу-то виднее. Он по доброму сам тебя вычистит, душу вымоет, как сам представить не можешь. И только радуешься в ответ, что принят ты был и дар бесценный получил, какой из рук в руки передать нельзя, но потерять легко можно.
Дар этот - счастьем называется. Счастье - оно само по себе даётся вдруг, казалось бы без ничего, только потому что принял тебя боже и сумел ты ему достойно поклониться… Так и неси теперь этот его дар в душе по жизни, насколько духу человечьего тебе хватит.

[Влад]

Василий Бутров (руководитель историко-этнографического клуба "Белый Камень") на реке Велеса.
http://vk.com/id28822874?z=photo2882287 ... 22874_1350

[Велимир]

Путешествие по белорусскому Палесью август 2015 г.

Целью моей экспедиции являлось изучение быта и жизни людей на современном белорусском Полесье. Полесье уже не первый век является для всего славянского мира символом первобытной жизни славян. В каком-то смысле, Полесье - это этническое сердце Белоруссии. Чтобы понять белоруса и понять славянское архаическое самосознание вообще - кажется достаточным понять жизнь и дух Полесья.
Ради того, чтобы увидеть своими глазами и понять современную жизнь полещука, была задумана "Полесская экспедиция", которая состоялась в августе 2015 года. Приглашение об этом размещалось в интернете, и сама экспедиция предполагалась в рамках идеи Всеславянского Собора.
К сожалению или к счастью, набрать экспедиционную группу не удалось, так что путешествовать по Полесью пришлось мне одному. Условием экспедиции было пешее перемещение между деревнями по дорогам, какие они в Полесье сегодня есть. Использование автомашин в данном вопросе казалось неприемлемым, потому что это не позволило бы окунуться в предполагаемую архаику полесской жизни, а оставляло бы наблюдателя всё время вне объекта наблюдения.
Стоит отмесить, что в наше время этот трудный способ путешествия и способ "познания потом", мало популярен. Но именно он позволяет осмыслить увиденное и услышанное в наиболее глубокой степени.

В настоящее время, Полесье как бы разделено на четыре географические области. Это Полесье луговое, где лесов очень мало и его правильнее было бы называть Подольем, как это сделано на Украине. Территория этой области располагается условно от Кобрина до реки Ствиги, текущей с юга на север.
Далее от р. Ствиги на восток лежит Полесье лесное. Это коренное Полесье, где деревни расположены среди лесов. Это лесное Полесье не велико, и простирается до городка Лельчицы на восток.
Дальше на восток, от Лельчиц до Наровли лежит Полесье смешанного типа, где леса сменяются лугами. И ещё на восток от Наровли и почти до Днепра - располагается зарастающий лесом "Полесский радиационно-экологический заповедник", деревни которого не жилые, но в котором ловят рыбу и охотятся.
Мне довелось есть уху из леща, пойманного в Припяти, на границе этого "заповедника". Хозяева рыболовных и охотничьих баз в тех местах имеют обыкновение ездить вглубь заповедника и распиливать брошенные дома на дрова. В результате, места кострищ этих баз имеют заметный радиационный фон (в золе, по мере сжигания дров, накапливаются тяжёлые радиоактивные частицы). Ночёвка возле таких кострищ сказывается на здоровье рыболовов. Именно, излучение поражает спинной мозг, так что на утро люди либо встают с трудом и с трудом ходят, либо вообще не могут встать, если ночью грелись от костров. Через день - два их моторные функции восстанавливаются.

Был выбран следующий маршрут путешествия:
1. Поезд от Могилёва до Житковичей. Автобус от Житковичей до Турова (20 км.) В Турове изучались экспонаты краеведческого музея, древнее городище и река Припять.

2. От Турова обратно в Житковичи и из Житковичей автобус в сторону Лельчицы через национальный парк "Припятский", до остановки среди леса "Горка". Далее пеший маршрут через леса: до села Слобода - 10 км., От Слободы до нежилой деревни Люболь 5 км. От Лболи до пос. Сологубов - 8 км глухим лесом по "партизанской дороге". От посёлка до деревни Сологубов - 3 км., От деревни до Данилевичей - 5 км, далее до села Рубеж - 8 км. На этом пешая часть маршрута была закончена.

3. Из деревни Рубеж предполагалось движение на север - 15 км. до трассы с автобусом. Но в Рубеже меня подобрал лесовоз, который шёл опять же в Житковичи через известное с 16 века село Симоновичи.
Далее, из Житковичей, - автобус снова через Туров до села Ольшаны, откуда направился пешком в село Теребличи (10 км) на встречу с известным резчиком и деятелем культуры, кавалером слуцкого пояса, Иваном Супрончиком. Так же подвёз местный житель.

4. После встречи с Супрунчиком, начался выезд с Палесья через Давид-Городок и Пинск. В Пинске - чисто, у людей нет работы, большой краеведческий музей и железная дорога с поездами на Брест и на Москву.

Дорога на Палесье

1. Поезд Гомаль - Житковичи идёт через Калиновичи, где стоит полтора часа. В Калиновичах смог от лесных пожаров, говорят, что он стоит два дня. В поезде ехал оратор, говоривший про Петрова и Жданова. Из окон видно, что в лесах сушь. Местами следы возгораний. Сохнут берёзы. Сосны очень часто корявые - в растопырку, много дубов. Елей почти нет. У людей состояние психики какое-то курортное, внутренний покой, неторопливость. Далее так будет по всему Палесью. Много светловолосых женщин.
В Житковичах сели в теснейший автобус до Турова, где было донельзя душно. Никаких мест, согласно билетам здесь не обещается. Автобус сперва загрузился пассажирами из поезда, а потом приехал на станцию, где собственно и садились люди, купившие билет заранее.
В стоящем автобусе можно было реально потерять сознание от духоты. Я обмахивался картой Гомельской области. Мамаша проталкивала своих маленьких детей к окнам, и тут по реакции людей выяснилось, что на Палесье к чужим детям отношение очень хорошее, фактически такое же, как и к своим детям. Т.е. было видно, что там жива архаическая идея, что дети для взрослых - это их дети, независимо от того, кто их родитель. По-видимому, и для детей так же: любой взрослый человек имеет авторитет родителя. Но чтобы именно это выяснить - нужно было проанализировать много "ситуаций", которых мне выпало недостаточно.
Туров - городок на берегу рукава Припяти, с частными деревянными домами и немногими современными общественными и туристическими зданиями в центре. Есть гостиница, столовая, краеведческий музей, и музей - стеклянная крыша, накрывающая раскопанные на городище развалины огромного по тем местам храма двенадцатого века, в котором служил известный писатель-епископ христианский фанатик Кирилл Туровский.
Туров был городом, лежащим к северу от территории проживания древлян. На юге этой земли располагался Искоростень, который сожгла христолюбивая княгиня Ольга. Тем не менее, в Турове почему-то жили дреговичи, а не древляне. Может быть, это один народ?
К северу от Турова, в античные времена, располагалось "море", которое высохло до болот и реки Припять во времена уже летописные. В туровских лесах водились реальные туры, и нужно думать, что этот зверь - лесной бык как раз и являлся символом и тотемом Турова. На туров охотились местные князья, одним из этих князей был известный, оболганный в "Повести Временных Лет", христианином Ярославом "Мудрым" язычник Святополк "Окаянный". На городище, в музее, под стеклянной крышей, есть его образ, реконструированный по текстам. Это таинственный человек с чёрной бородой и длинными прямыми волосами, в круглой шапке и без оружия.
Чтобы это как-то уместить местного тотемного зверя в рамки христианского приличия, придумали, что Туров обосновал варяжский князь, носивший русское имя Тур. Но как тут не вспомнить Буй Тура Всеволода! Мы обнаруживаем, что Тур - прозвище, тотемное княжеское имя, вполне славянского, а не варяжского происхождения. Так что Тур был местный князь, династия которого была истреблена Рюриковичами. На гербе Турова в одном варианте - изображён тур, на другом варианте - князь с луком. Аргументации в пользу того и другого герба примерно одинаковы.
Местный краеведческий музей - деревянная изба со скучающими экскурсоводами, содержит примерно то же, что музей Пинска и другие музеи Палесья: предметы деревянной культуры Палесья 19 века. Оригинального, среди этих вещей обнаруживаем плотные, плетёные из лозы корзины для крупы - почти в рост человека. Вариант ступы, где работать нужно было не руками, а ногами: стоя на доске и поднимая то левую, то правую ногу - опрокидывался и поднимался пест из ступки. Деревянный ошейник для двух волов, оригинальные элементы палесской деревянной архитектуры и оригинальные архаические приёмы строительства лодок, использующиеся до сих пор.
Нужно сказать, что у Полещуков есть ряд изобретений, которые присущи только им, и которые не распространены в других местах Белоруссии. Распознать сразу эти оригинальные народные изобретения трудно, но возможно. Среди них: строительство лодок. После дома, лодка на Палесье много веков имела важнейшее значение. Сегодня, на берегу Припяти можно видеть деревянные лодки, в которых щели между досками закрыты не за счёт того, что доски сбиты внахлёст, а за счёт того, что щель между досками закрывает водонепроницаемая пакля, сжатая толем и алюминиевой проволокой. При этом неподвижность досок друг относительно друга достигается набивкой Г - образных деревянных креплений. При внимательном наблюдении, можно найти и другие палесские хитрости.
В целом, краеведческий музей не оригинален - его экспонаты погибли во время войны. Современный крестьянин нашёл и принёс в музей рог тура.
Второй музей - ангар над развалинами храма. Храм был уничтожен землетрясением в 1230 году. По-видимому, тогда же была развалена и башня - белая вежа, которая была одной из башен второго - наиболее защищённого туровского городища. В круглом основании вежи, которое было раскопано и нынче закопано вновь, заложен каменный равносторонний крест в круге. Это означает, что в основе высокой каменной башни был положен образ Солнца, который имел языческое обережное значение. Башня была теоретически неприступна, - настолько высокая, что пущенная с неё стрела могла лететь дальше, чем кидали камни любые мыслимые средневековые катапульты.
Здесь же, на городище, во времена оные, находилось и языческое святилище. Сегодняшний памятник Кириллу Туровскому ориентирован так, что Кирилл смотрел бы в спину главного идола Туровского княжества. Капище начинается в четырёх метрах от северо-западного угла развалин храма и далее располагается на два десятка метров севернее. Когда в одиннадцатом веке строили храм, то Кирилл Туровский был озабочен тем, чтобы его размеры были сравнимы с размерами капища. Дескать, вместим в него всех городских язычников. Но в храм никто не ходил. С годами, в храме были закопаны пять каменных рак с захоронениями, без каких либо украшений и указаний на личности. Вероятно, одна из них и содержала в себе прах неуёмного Туровского епископа.
Подробности раскопок капища можно найти в книге Петра Фёдоровича Лысенко "Древний Туров" и "Туровская земля 9-13 века", издания советского времени.
В 1865 году, в местной церкви какой-то литовец нашёл в мусорной яме рукопись на 10 листах. Фрагмент переписанного евангиля оказался древнейшим текстом Белоруссии, написанным полууставом. Церковникам этот текст был не нужен. Нынче это известное "Туровское Евангиле".
Туров как город зачах единовременно с исхуданием пути "из варяг в греки".
Первые коровы на Припяти появились ещё 2000 до новой эры, во вполне ведические времена.
Считается, что эти скотоводы пришли с ближнего востока и смешались с местными охотниками, которые коровьего молока не пили. Сегодня те из полещуков, кому живое коровье молоко - во благо - это будто бы те, чьи предки 4000 лет назад пришли со стадами. А те, у кого организм молоко не принимает - потомки местных охотников. Есть и те, и другие. Типичной болезнью палещуков являются анемия или малокровие. Едва ли это связано с Чернобылем. Это признак древности народа. Т.е. здесь, среди болот, задержался очень древний праславянский этнос, который никуда отсюда и не уходил в течение тысячелетий.
Я ночевал на берегу Припяти, на острове, за пляжем. Тут песок, рыбаки ходят с удочками. В других местах берега изгажены гусями. Гусей в Турове много. Их стаи плавают по берегам залива и их белые "флотилии" видны издали. В иных местах невозможно понять: из чего состоит берег, из болотных отложений или из перьев и гусиного помёта. В целом, Палесье не забыло что такое натуральное хозяйство.

Дорога в лес

2. На следующий день, в 13.50 отъехал на Лельчицском автобусе вглубь лесного Палесья. Дорога шла через Припятский национальный парк, где содержать стадо зубров. Зубры вымирали из за слабого генотипа, надорванного из за малой популяции и длительного скрещивания родственных особей. Зубры оказались родственны бизонам, и для спасения вида, их скрестили с бизонами. Белорусский зубр получил оттенок американского бизона, но смог жить дальше. Об этом не говорили в советское время, да и сейчас не распространяются.
Люди, которых водили на экскурсию в "парк", рассказывали, что на лугу бродят несколько десятков зубров. Для их обзора на луг пришло много любопытных туристов. Глядя на это, вожак зубров встал в должную позу. За ним вдруг, по неслышной команде выстроилось всё стадо в виде клина. Вожак рыкнул, вся стая понеслась как единое копьё в лес, и исчезла. Хорошо, что они не атаковали туристов. Известно произведение позднего средневековья белоруса Яна Гусовского "Песнь о зубре", 16 век. Вот фрагмент из этой повести: "… Лишь сообщают, что шкура убитого зубра где-то служила подстилкой пятнадцати ловчим. Я не пленялся ни видом рогов, ни размерами шкуры в пуще, когда свежевать приходилось его на охоте. Что ни скажи, а охотничьи тропы известны мне с детства, труд и заботы, и бремя нелёгкое жизни…".
Автобус высадил меня на лесной дороге, в месте, которое называется Горка. Там стоит лишь поминальный крест. Этот крест бросился в глаза тем, что на нём навязано много полотенец и рубах. Далее аналогичные увешанные тканями кресты встречались в деревнях Слободка и Люболь.
Вместе с крестом на лесной обочине, бросилась в глаза и ширина дороги, в четыре полосы, размеченная свежей белой краской. Шоссе Витебск - Минск выглядит много хуже. Вот тебе и дикий край Палесье. Это оказалось стратегическое шоссе, ведущее к крупным сёлам, пограничным городкам и гранитному карьеру в Глушковичах - на границе с Украиной. Цивилизация уничтожила палескую архаику в природном ландшафте. И она остаётся пока только в сознаниях палещуков. Этот край оказался слишком мал для того, чтобы уцелеть от мертвящей лапы цивилизации.
Я решил не ходить в крупное село Тонеж, меня интересовала именно самобытность, которая должна была встретиться в маленьких деревнях. Пройдя бодрым шагом 10 км. по асфальтовым дорогам, вышел к полю, за которым видна была деревня Слобода. Остановился на ночлег на берегу высыхающего пруда, куда к вечеру съехались четверо местных ребят. Кто-то из них закончил школу и поступил в какие-то технические учебные заведения. Мы поговорили с ними о местном житье-бытье. Ребята знают, что такое культура общения, приличное поведение и как нужно вести себя в присутствии старших. Среди прочего, они рассказали, что в их селе есть легенда про двух призраков - молодожёнов, убитых в день свадьбы когда-то в революционное время. В хорошие безветренные вечера на окраину деревни по одной боковой дороге приходит призрак жениха, по другой - невесты. Они сходятся вместе на главной улице и пропадают. Плохого при это ничего не происходит…
Я рассказал ребятам про изменения сознания в условиях одинокой лесной жизни и сенсорного голода, когда наше подсознание начинает разговаривать с нашим разумом, и возникает полная иллюзия явления призраков или духов. Ребята уже в сумерках уехали, и вдруг через пол часа вернулись обратно - привезли мне из деревни колодезной воды, чтобы я утром мог спокойно сделать кашу и чай. Надо же, какая учтивость! Здесь, в лесной части Палесья, люди примерно такие, какими они были в Белоруссии в моём Витебске в шестидесятые - семидесятые годы двадцатого века. Расспрашивая дорогу и беседуя о пустяках с местными жителями, у меня всё время возникало ощущение, что время остановилось и демократия не вонзила сюда своё отравляющее жало. Впрочем, наверное, вонзила, но здесь, в отличие от городов, не началось отмирание духовных тканей. И демократия не смогла этого сделать, не смотря на хорошие дороги, качественные продукты и современные предметы потребления…
Как следовало ожидать, в Слободе продолжает существовать мясомолочный колхоз со стадом в полторы сотни голов. На домах и сараях ни единой провалившейся крыши. Все дома ладные, и все хозяйства организованы по принципу крепостей: дом, хлева, сараи, баня образуют замкнутое пространство, дополненное заборами, так что внутрь двора попасть без открытия калитки невозможно. Впервые я видел дома и сараи стоящими так тесно. Порой между двумя стенами различных построек расстояние в метр. В этом смысле, ни о какой пожарной безопасности и речи нет. Но здесь ничего и не горит. Я не видал в деревнях ни единого сгоревшего дома.
Теснота жизни возникает из за того, что палещук сперва создаёт жилище - крепость из самых рациональных соображений: чтобы лисы кур не таскали, чтобы поросята не разбегались и кабаны не подрывали амбары.
Разумеется, во дворе "крепости" гуляют куры, утки, козлята, поросята. Там же в будке сидит и собака. По нашему времени их не выпускают на улицу или на луг, а кормят дома. Через какое-то время, палещук обживается ещё большим хозяйством и возникает необходимость в очередной постройке. Справа и слева - земли соседей. Так что: либо нужно наступать в сторону леса - на свой же огород, либо теснить двор. В результате, постройка возводится чаще всего внутри "крепости", сужая этим внутреннее пространство. Так возникает "палесская теснота жизни".
Центральная улица Слободы заасфальтирована, люди доброжелательные, сохраняющие спокойствие и достоинство. В беседах с людьми на Палесье всё время чувствовалось, что внутри этих людей есть какая-то твёрдая и надёжная душевная опора, оплот покоя души, которому они вполне доверяют как чему-то такому, что никуда не может деваться и может выдержать любые потрясения этого мира. Перед этими деревенскими жителями я чувствовал себя смятённым и неуравновешенным человеком.
Отчасти этот оплот обнаруживается в вере. Н о вере говорят только старые женщины, бабки. Мужики не носят крестов и вопросы веры - это как бы вне их компетентности. Это такие скользкие вопросы, на которых мужик не хочет задерживаться, отделываясь чисто информационным сообщением и никогда не сообщая, верит ли он сам во что-то.
Старых дедов я на Палесье не видал. И на вопрос: что у вас старые люди могут рассказать, мне всегда говорили о бабках, а не о дедах. В восьмидесятых годах такой ответ был бы понятен: дедов выбила война. Теперь же что? - спились деды? На Палесье нет какого-то особого пьянства.
На улице в палесской деревне видны либо мужики, либо пожилые бабы, старухи. Стариков, молодых женщин и детей не видно. Стоит отметить, что Слобода - образцовое поселение с чистыми, аккуратными и примерно у всех одинаковыми домами, без мусора на улицах, без развалившихся сараев, с асфальтовой дорогой и сплошными заборами, чаще всего из досок, и без проулков влево или вправо.
На главной улице Слободы стоит крест с "крышей" одетый во множество полотенец. Это своеобразный "двуликий Янус". В центре перекрестия, с одной стороны выцветшая фотография богоматери, с другой - Христа. На Палесье нет икон, писанных красками, и люди, не стесняясь, имеют и у себя дома выцветшие фотографии святых персонажей в каких-то домодельных окладах. На кресте, стоящем просто на главной дороге, без каких-то особенностей места установки, фотографии особо выцветшие, так что разобрать что изображено - можно, но трудно. Вероятно, имеет значение лишь факт - указание, что вот тут с одной стороны - Мария, а с другой - Христос, а качество изображения - второстепенно.
В сознании местных женщин - крест в полотенцах это что-то неделимое третье. Это Бог, который ни к Марии, ни к Христу не сводится.
Мне говорит пожилая женщина:
"Приносят полотенце, юбку. Обрекаются на год или пол года: обещают кресту, что через это время вновь к нему придут, принесут дар и обещают исполнять взятые на себя обязательства. При этом просят у креста, чтобы дома было всё хорошо, чтобы никто не болел, чтобы всё удавалось. Мы это (куда полотенца вешают) называем крест, а в других верах иначе. Мы - православные. А иные (из нас) едут обрекаться в церковь, в Туров."
Иначе говоря, есть многовариантность в обращении к богам: можно и здесь дар принести, обязательство на себя взять, добра попросить. Но если не помогает, то можно и поехать к попам в церковь, (до которой 50 км.).
Где-то раз в год, на деревенский праздник, с креста снимаются все ткани и сжигаются, а затем в тот же праздник одеваются новые. В деревне два праздника, так что обетная ткань может провисеть не более года на кресте.
Далее моя дорога лежала в брошенную деревню Люболь. Как это обычно бывает, в ответ на мои вопросы, люди стали отговаривать меня идти туда. Я давно это заметил и в Белоруссии и в России, в Костромской области: даже если деревни уже совсем нет, это место считается как бы нехорошим, туда люди не ходят, другим ходить не советуют и с подозрением относятся к тому, кто туда стремится. Зато потом чуть ли не поздравляют, когда говоришь, что был в этой заброшенной деревне, прошёл и почтил её…
Мне предлагали идти (на Сологубово) дальней торной дорогой, но не соваться дорогой короткой через Люболь. Я ушёл из Слободы торной дорогой, осмотрел места, где жили местные паны (с этим местом тоже связаны какие-то тёмные страсти, которые мне не смогли сформулировать), но потом прошёл вдоль опушки леса километр и вышел на дорогу к Люболи.
Идя по опушке леса, видал борть, закреплённую на дубе, на высоте 4 метра. Основание дуба обработано средством от муравьёв, остатки которого брошены тут же. Хорошо ли это для дуба или плохо - палещук такой вопрос перед собою не ставил. Леса Палесья не загажены мусором только потому, что низка плотность населения. Никаких предварительных табу - не бросать мусор в своих лесах, - у палещуков нет. К примеру, в деревне Данилевичи, на вопрос: куда девать пластиковую бутылку? - местная жительница предложила мне её просто кинуть.
Песчаная дорога через лес на Люболь ознаменована плакатом радиационной опасности. Сообщается, что необходимо проверять грибы и ягоды на радиацию. Иду далее по песчаной дороге через лес. На дороге трое мужиков ремонтируют бочку с водой - её везли на тракторе для коров, но колесо соскочило с оси. Мужик, с перемазанными в мазуте руками, сказал, что их району повезло и тут всё чисто, радиации нет, можно есть ягоды и собирать грибы без опасений.
После леса, через поле видна деревня. Жара. Солнце в зените. Стадо топчется прямо в бывших садах. Коровы ждут воды и едят упавшие яблоки. Пастух узнаёт от меня, что воду не довезли, и выпускает водяной запас в длинное корыто. Коровы толкаются - пьют воду. Собака гавкает, бегает - сгоняет коров, которые по дури уходят куда-то в сторону. Заговорил с пастухом. Понял, что он немного напряжён из за моего появления и относится ко мне с недоверием. Всё же, по этой земле никогда не ходили туристы.
В Люболи нет ни единого целого дома. Некоторые дома развалились, другие увезли. Но и по тому, что осталось, можно сказать, что организация этой деревни, психика её архитектуры - совсем иная, чем в Слободе. В Слободе живут какие-то педанты, аккуратные люди, старающиеся быть похожими друг на друга. Здесь, как видно по остаткам построек, было большое разногласие между людьми. И здесь были в ходу подземные хранилища, ледники (?), от которых над землёю остались крыши без стен.
Впоследствии выяснилось, что на Палесье каждая деревня имеет свою архитектуру, своё устройство жизни и как бы свой личный норов. Так же дело обстоит и в таёжных районах России. Такие индивидуальные особенности поселений должны непрерывно поддерживаться и повторяться из века в век, для чего нужно только чтобы не происходило перемешивание населения, чтобы люди веками жили оседло…


Глубинное Палесье

Пастух остаётся где-то сзади. Люди как бы исчезают и я остаюсь один на один с развалинами Люболи. Я один в палесской глуши. А есть ли тут опасное зверьё? Изучаю особенности палесской деревянной архитектуры. Здесь почему-то выравнивали бревенчатые стены - мазали их глиной, а по глине клали побелку. Чтобы глина держалась нужно набить или дранку, или, как тут делают - калки - вбитые в стену деревянные тычки на расстоянии 10 см. друг от друга. Сделать и вбить эти калки, с учётом, что их нужно 50-100 на квадратный метр стены - трудоёмкая и по-моему бессмысленная работа. Но палещукам это зачем-то было нужно.
Примерно в центре деревни старый гнилой крест. Он подгнил и упал. Но его привязали к короткому бетонному столбику. На кресте огромное множество рубашек и полотенец. Очевидно, их более года не снимали с креста, а надевали новые, так что внутри - висят старые гнилые полотенца, а снаружи висят новые, покрытые ручной вышивкой ткани.
С креста брошенной деревни, обетные ткани никто не снимает. Очевидно всё новое их появление свидетельствует о боли и страданиях тех пожилых людей. Которые по воле властей были вынуждены переехать на новое место и бросить деревню своего детства.
Дорога пошла через деревню, через поле на восток к лесу. По левую руку оставалась роща- кладбище. Мне не хотелось туда заглядывать. Лес простирается в восточную сторону километров на двадцать до шоссе на Лельчицы. На лесной опушке я повернулся в сторону исчезнувшей за полем деревни, Трижды крикнул Люболь!, и вошёл в сосновый бор. Впрочем, бор скоро сменился большой вырубкой - проплешиной километрового диаметра. Лес был нещадно вырублен, а зарастающие малинником пни оставлены. Искомая дорога, которая ведёт на юг, на Сологубов, после поисков, обнаружилась как раз за этой вырубкою. Она охватила её по часовой стрелке, повернулась с восточного направления на юг и углубилась в совершенно сухой девственный лес. Судя по рельефу лесной подстилки, дорога заболочена, и сырые мхи должны были мочить мне ноги. Так было всегда, но только не в это лето. Все восемь километров моего движения по лесу я не встретил ни единого источника воды и ни единого мокрого болота. Высохло ВСЁ.
В принципе, была какая-то вероятность плутануть в этом лесу и остаться на ночлег без знания дороги и запаса воды. Тогда пришлось бы испытать жажду. Но боги и компас, и всё ещё видимая "партизанская" дорога вели меня правильно на юг. Пройдя две третьих пути, моя заросшая кустарником и засыпанная валежником дорога оказалась пересечённой прямой как стрела тропой с запада на восток. Тропа выглядела хоженой, с примятой травой. Это было тем более удивительным, что строго по этому направлению на запад тропа имела тридцать километров леса, а на восток - двадцать до ближайших населённых пунктов. Кто же ходит по этой прямой тропе? Пройдя по тропе влево и вправо по сто метров и убедившись, что это качественно сделанная просека, я вернулся к своей зарастающей дороге и уже уставший лесным переходом побрёл снова через чащу на юг. Здесь, когда-то, ещё до войны, пролегала узкоколейка, по которой вывозили спиленный лес. Лес продолжали пилить и после войны, когда для лесорубов заложили посёлок Сологубов. Перед выходом из леса к посёлку - гнилые огромные пни дубов, спиленных где-то в шестидесятых годах прошлого века. Вырубленная дубовая роща заросла сорным лесом и не возродилась. Так люди портят леса, которые формировались столетиями.
Наконец, прямо за последним кустарником начался посёлок лесорубов. Больших полей вокруг него никогда не было и дома в посёлке - барачного типа. На дороге - разломанный грейдер высится как скелет динозавра. Фотографирую его. Меня выслеживает какой-то дед и устраивает придирчивый допрос с подтекстом, что я украинский шпион. Сперва отмахиваюсь от деда. Потом как можно простодушнее объясняю ему, что я турист, спрашиваю воды и хлеба. Тут ведь нужно подтвердить, что ты не дьявол, не лесное приведение, а человек: хочешь пить и есть. Дед успокаивается, ведёт меня в местный магазин, где продаёт мне хлеб и воду, и тут же продаёт водку каком-то ни от куда взявшемуся местному мужику. Вроде как глушь, дома есть, людей не видать совсем. Но какие-то инфернальные личности всё же возникают. Посёлок до этого казался вообще вымершим, и явление этих персонажей самого меня заставляет думать, кто же эти персонажи на самом деле?
Дед указал на тропу, по которой можно попасть в настоящую деревню Сологубов. Я пошёл по тропе, вышел на добротно сделанную грунтовую дорогу, но деревни на ней не обнаружилось. Прошёл пару километров - деревни нет. Чувствую, что стёр ногу, вымотался (всё же прошёл лесами за сегодня 20 км. от Слободы) и идти куда либо ещё дальше не хочется. Но как же я мог потерять деревню? Куда меня направил этот староста лесорубов? От таких мыслей пришёл в какое-то истерическое состояние. Встал на дороге и стал ждать. Рядом со мною, прямо у дороги реальное болото с водою, что меня удивляет и понемногу успокаивает. Есть что пить. И если остались на Палесье черти, то наверняка лишь вот здесь… Вдруг едет чёрная легковая машина. Останавливаю её. Спрашиваю: где деревня Сологубов? Голые парни в машине отвечают, что тут на расстоянии десять километров нет никакой деревни и уезжают.
Вечереет. Сижу на обочине. Лес, тишина, ёлки, большие птицы летают. Опять звук мотора. Та же машина едет обратно. Теперь в ней сидит какой-то новый мужик, который говорит, что поворот на деревню я прошёл, и что никакого указателя там нет. По моей карте дорога проходит через деревню. - На это мужик отвечает, что у меня старая карта, так было десять лет назад, и уезжает.
Отплюнувшись от местной бесовщины, и последний раз глянув на воду почему-то не высыхающего болота, иду обратно, сворачиваю на уходящую в лес дорогу и выхожу через два километра к старому селу Сологубов.


Палещуки

3. В деревню я вошёл уже совсем уставший. Вечерело. Меня встретило сразу чувство раздрая. Здесь какой-то полулес с постройками и нет никакой регулярной системы построения домов вряд, как в соседнем посёлке лесорубов. При этом сразу угадывается чувство разных миров. В самом деле, сто пятьдесят лет назад четверо основателей этой деревни разделили землю на части и строили на своих частях земли постройки как им вздумается. Отпечаток этой родовой свободы чувствуется до сих пор. Прохожу в центр деревни. Слышу людей где-то метров за сто влево. Останавливаюсь на перекрёстке перед огороженным пустырём где строится новый дом из пенноблоков и старым бревенчатым домом с гниющим забором, держащимся на старых правильно вырезанных дубовых столбах - брусах. Из дома выходит какая-то пожилая женщина и начинает кричать: Лесуня, Лесуня, Лесуня! Это кличка коровы. В деревню идёт стадо и неторопливо возвращается Лесуня. Спрашиваю: где тут можно поставить палатку? Женщина не спрашивает моего имени, не спрашивает кто я такой и откуда тут взялся, но говорит, что встать и переночевать можно вот на этой земле, что за забором. Я быстро иду и ставлю лагерь. Туристический опыт говорит, что пока меня не развезло усталостью после долгого пути окончательно, нужно основать лагерь побыстрее. Да и солнце уже село.
Позднее узнаю, что женщину зовут Маруся, и сама она приехала из под Киева сюда на родину к девяносто летней своей матери, которая не выходила из каких-то задних покоев и не рассматривала кто я такой. Эту же склонность стариков не выходить из дому и не интересоваться путниками я находил у старообрядцев на Урале... Прямо этим же вечером, не прошло и часа нашего знакомства, Маруся приносит мне огурцы и помидоры и обещает молоко. При этом она ещё ничего про меня не знает. Говорю, что я готов за всё заплатить, но она отказывается от платы и просит меня, чтобы я не отказывался от её дара. На шее у неё висит простенький самодельный крест из двух деревянных плашек в виде маленьких брусов. Понимаю, что вскоре нам предстоит долгий разговор. Благодарю. Ужинаю. Ближе к сумеркам прошёл сосед — брат Маруси. Он вёл коня. К коню была прикреплена толстая палка, передний её конец приподнят, на палке лежал небольшой стог сена. Стог подметал своими краями песчаную дорогу, но весь целиком доехал до ещё одного дома, что отгорожен от дороги садом. Сосед был мятой летней шапочке, в равной рубахе (она просто распадалась на теле на лоскуты от гнилости ткани), в сношенных штанах и сандалиях на босу ногу. В руках коса. Говорит, что окашивает траву вокруг деревни, чтобы пожар от леса (если вдруг начнётся) не сжёг бы и деревню. Потому что всё сгорит в момент. Сушь, а он тут, как и все — лесник... Предложил ему сфотографироваться. Он категорически отказался, сославшись на то, что я выставлю его в интернете. Ответил ему, что так и будет. И что красивее его рубахи ничего не видал.
Я был искренним, но он мне не поверил. Полещуки очень не любят быть сфотографированными посторонними людьми. Вероятно, они втайне комплексуют перед «цивилизованным» миром.
Перед сном иду за водою на колодец. Всё пересохло, в части колодцев гнилая вода, и только в одном хорошая. В том, который тут самый древний и не пересыхает. Иду к тем людям, которых слышал при входе в деревню. Но теперь там никого нет. Прохожу высыхающий рукотворный пруд с толстенным слоем сапропеля. Никто его оттуда не достаёт. Захожу во двор дома. Колодец с журавлём. Стучу в дом, чтобы попросить разрешения набрать воды. Никто не открывает — в доме скорее всего пусто. Достаю ведро свежайшей воды и заливаю её во фляги. Теперь можно спать спокойно. Жажда не замучает в ночной духоте.
Наконец, перед самым сном ем кашу. На кашу сбежались худые местные звери. Слева от меня сидит местный кот, справа — собака. Бросаю коту хлеб. Он хватает его и тут же убегает в укромное место, очевидно, чтобы собака не отобрала. Тогда бросаю хлеб и собаке. Она есть его на месте, и продолжает ждать. Кот снова возвращается. И получив кусок хлеба — снова убегает. Я радуюсь, что чёрствый кусок хлеба, что был куплен в магазине лесорубов, нашёл своё употребление...
На утро обходил деревню. За брошенным домом, под стрехой, висят боковины ткацкого станка на железной скобе. Гнилые дома, покосившиеся сараи. Залезаю в чей-то брошенный дом. Ничего из вещей нет, пустота, на стене отошли обои. Под обоями газеты начала пятидесятых годов. Зачитался простой советской хроникой. Выхожу на солнечный свет. Вижу: заборы упали, дворы бурьяном заросли, яблони старые одичали, никто их не обрезает, но яблоки похоже, что собрали. Была жизнь...
Прохожу в местный лес: дубы среди кустарника. Этот лес начинается сразу за огородами и покосными лугами деревни. Больших колхозных полей тут никогда не было. В этом смысле деревня выглядит как образец аутентичной и подлинно древнепалесской. Мне так местные жители и сказали, что их деревня образцовая в смысле палесской самобытности.
Помолился у лесного дуба и возвращаюсь к своей палатке. Готовлю кашу и думаю что делать дальше. Пока думаю — проезжает хозяин земли и привозит рабочих для продолжения стройки дома. Видит меня — непрошенного гостя на его земле. Я ожидаю вопль негодования и думаю как бы достойнее выйти из положения. Ко мне подходит коренастый и круглоголовый хозяин Виктор Бех и знакомится. Это он строит себе дом на земле предков. Предлагает мне шуточно поработать на строительстве его дома. Потом говорит, что у него сегодня какой-то праздник (просто он приехал в родную деревню) и приглашает меня на уху к пожилому местному изобретателю и земледельцу Жене (83 года — живой и активный интеллигентского вида сухопарый мужик). Бех объясняет, что он только что был на Припяти в её нижнем течении (т.е. в чернобольской зоне), и привёз от туда (сам поймал) огромного леща. Лещ правда оказался не самым огромным. А число мужиков на уху оказалось таким, что ушицу пришлось делать весьма и весьма жидкой. Но в любом случае отказать хозяину на его же земле было немыслимо. Я согласился на уху и правильно сделал.
К обеду или даже позднее обеда, когда жара начала уже спадать, мы пришли к дому Жени. В прилежащем к дому огромном дворе, переходящем в открытое заросшее травой кошенное поле, стояла сокодавилка, изобретённая Женей. Он же изобрёл станок для производства калков - тех самых тычков в стену, которыми полещуки утыкивают стены сруба, чтобы замазать их глиной. На своём огороде Женя выращивает виноград и арбузы по своей особой технологии. И это у него получается. Тут же, во дворе, стояла деревянная музейная двуколка, в которую впрягается человек и тащит груз, какой надобно.
Мы порубили поленницу дров для костра, взяли большой котёл, и ушли втроём на берег высохшей местной речушки (она никогда не высыхала на памяти народной) варить уху. Воду пришлось нести с собою так же. Потом уху принесли с берега к дому. Это таскание ухи объяснялось тем, что там удобное кострище — оборудованная железная печь.
Это первый год на памяти Беха и Жени, когда их речка высохла целиком и уха делалась не из речной воды. Бех рассказал, что деревню обосновали четыре хозяина: Бех, Сингаевский, Мартынюк и Клевчинский. Четверо этих землепашцев выкупили землю и часть леса у какого-то польского пана и поселились на ней со своими семьями. Это знают все жители деревни. Соответственно, эти же фамилии можно читать на памятниках местного кладбища.
Позднее, в деревне Теребличи — уже на луговом Палесье в семидесяти километрах западнее Сологубова, я так же узнал, что фамилии основателей деревни там помнят. Потому что потомки этих основателей продолжают жить в той же деревне. Этот духовный оберег - знание основателей села, сохраняется среди тех, кто веками живёт на своей земле.
Вечерняя прохлада, бехова уха. Мужиков было на уху человек шесть, и её приём был чисто символическим. Среди гостей был сосед Жени через дорогу — лесник Николай. У него нет во дворе никаких развалин. Всё прочное, чистое. У него нет жены, но есть четыре коровы и бык. Молоко он как-то куда-то сдаёт, продаёт творог. Тут в психологическом смысле естественно иметь несколько коров. Бех рассказывал о бортях и лесном мёде. Местные жители промышляли бортничеством как и везде в лесном Палесье. Он сказал, что этот мёд бывает только осенью, когда его достают из колод, что его бывает очень мало, что он очень вкусный и пахучий, и на базарах его не купить.
Рассказал, что он ездил на лов рыбы в зону, прилегающую к закрытым радиоактивным территориям (там сейчас расположен радиационный биосферный заповедник, из которого выселены все жители). Рыба плавает по всей Припяти, поэтому нельзя считать, что есть какая-то радиационная и не радиационная рыба. А вот деревни, которые попали под серьёзное радиационное облако — есть. Сегодня хозяева прилегающих турбаз пилят дома в этих деревнях на дрова, и жгут дрова на территориях своих турбаз. В результате, в зольниках костров (стационарные биваки) концентрируется тяжёлый уран, который заметно фонит. Бех посидел у костра вечер и на утро с трудом встал — ноги трудно слушались сознание. А вот парень, который лёг спать у костра — на утро вообще не смог встать, хотя он и молодой. Он смог нормально ходить только на третий день. Таковы последствия облучения нейтронами спинного мозга. Засранцы - хозяева турбазы ничего про это рыболовам не говорят.
Мы говорили о несостоявшейся большой охоте: лесники - жители деревни ожидали зимней охоты на кабанов, но прошла какая-то свиная чума (её развозят по всем сильным этническим деревням России, Украины и Белоруссии западные диверсанты) и кабаны передохли. Это трагедия, потому что на кабанной охоте здесь хорошо зарабатывали, приглашая охотников чуть ли не из Германии. Во вторых, о чём помалкивали, сан-эпид станция требует уничтожения и поголовья домашних свиней. А то вдруг у них тоже приключится чума! Поэтому домашних свиней капитально прячут, о чём даже не говорят открытым текстом. Настолько это стратегическая информация.
Попивали водочку, но водочки было так же немного, - по стопке на человека. И этого показалось мало. Пришли собаки, и им кинули костей от ухи. Вообще же зверью мало что достаётся. Но основной пир их после трапезы людей.
Уху закончили, кто-то ушёл из за стола, кто-то встал. Я присмотрел, что у меня в тарелке остался кусочек мяса леща и решил его скушать. Присел, протянул ложку. И тут Бех остановил меня весьма жёстким непочтительным выкриком. Я удивился. Посмотрел на него, положил ложку. Он сказал уже мягче и разъяснительно, что нельзя есть, когда другие трапезу закончили.
Открутив в тронутой водкой памяти последовательность событий на пять-десять минут назад, я понял, что трапеза была закончена самом хозяином Бехом. После того, как он окончил еду, прекратили есть все, и я почему-то тоже прекратил со всеми бессознательно за компанию.
Получилось, что на самом деле нельзя есть, когда еду закончил старший, почтеннейший на пиру или глава рода. Т.е все остальные смотрят на него и заканчивают еду сообразно тому, как закончит он. Осмыслив это очень быстро под малыми парами чистой палесской водки, я с благодарностью посмотрел на Беха, который научил меня такой неписанной панской мудрости. Вот это, стало быть, устав вежливого молодца на чужом пиру. Делай, ешь на пиру что хозяин, но с оглядкой и до той поры, пока хозяин не кончил: поднял он кубок — и ты поднял. Поставил он кубок - и ты поставил. Хозяин волен, а ты — нет. Холопство это или достоинство? Сразу и не понять. Палещуки помнят и соблюдают многое такое, чего мы — невежественные россияне, отродясь не знаем…
Вечером беседовал с Марусей о вере и смысле жизни человека. Она ортодоксальная христианка, уехала жить из деревни на Украину и там как-то охристосилась. Мне не хотелось её как-то обижать и я приводил очень мягкие аргументы, что Природа живёт безо всякого Христа. Мне пришлось представляться атеистом, что я не могу поверить в такую наивность как христианство, потому что как человек сформировался в советское атеистическое время.
Утром следующего дня брат Маруси рассказал мне как идти лесом в соседнюю деревню Прибыловичи. Я прошёл красивым лесом два или более километров и вышел на скучный большак среди олешника справа и слева. Ещё через четыре километра стали видны первые крыши этой растянутой на километры вдоль шоссе дороги.

4. Тут было не ясно, куда идти, где искать нужную мне женщину. Начал расспросы случайных встречных. В беседе с Бехом я узнал, что в этой деревне есть священный дуб и есть знающая женщина - хранительница музея Лена Карась. Её дом оказался аккуратно посередине деревни. Был разгар рабочего дня. Жара. Лена - стареющая крестьянка, среди двух десятков сельских жителей убирала огромную по меркам российской деревни бахчу. Бахча тянулась от главной дороги в сторону леса триста метров. Крестьяне живописно располагались на ней. Кто-то был на грядках, кто-то тащил тыквы к телеге, в которую впряжена лошадь. Летний день, сухая песчаная земля, бревенчатые стены сараев. И все одеты в выцветшие старые платья и рубахи. Вот такая идиллия. Очень пожалел, что не могу сделать фотокадр — аккумуляторы фотоаппарата сели и сам фотоаппарат лежит глубоко в рюкзаке.
Здесь же, среди работниц оказалась и Лена Карась. Это пожилая и неказистая женщина является хранительницей местного музея. Она же возглавляет хор деревенских бабок, которые поют местные обрядовые песни. К сожалению, у неё нет записей этих песен. В деревню приезжают из года в год какие-то литовцы — вот они эти песни записывают и где-то у себя, на своих этнических ресурсах выкладывают.
Лена уделила мне внимание. Через два часа мы подходим к её музею, который расположен в старосоветсом клубе. Экспонаты просто разложены по сцене мрачного зала клуба с тусклой лампочкой. Всё, что здесь разложено, я уже видал в музее Турова и впоследствии видал в музее в Пинске. Меня до сих пор удивляет эта аналогичность — полное подобие одних и тех же вещей, которые из старого палесского быта попадают в музеи. Будто вся жизнь у всех была похожа как капля на каплю. Из интересного (для родноверов) в музейном варианте интересна была хлебная лопата — деревянный круг диаметром 25 см. - как разделочная доска, с декорированным переходом от лопасти к длинной — полутораметровой ручке (чтобы засунуть подошедшее тесто в глубокую печь и вынуть от туда). Пест деревянный с двумя параллельно вырезанными ручками: при работе таким пестом — толчении в ступе - кисти рук располагаются друг напротив друга. А не на одной вертикали, как мы привыкли видеть в северных пестах. Лена напомнила мне, что щёлоком не только мылись, но и в нём стирали бельё: бельё помещали в кипяток со щёлочью, варили часа два- три в золе, потом шли «катать» бельё на речку.
Лена говорит, что они справляют Коляду после Нового Года 7 января вечером обходят село с песнями и собирают подарки. «Горилка - это чёрт, теперь её не берут». Масленицы у них нет. «А на Пасху — гуляют».
Мы идём ещё метров триста по дороге до забора с местной часовенкой и деревами. Самое главное здесь это каменный идол девочки "Евы". Этот идол, как и все идолы Белоруссии, похож отдалённо на крест. Может быть, его когда-то и использовали как крест могильный: таких могильных едва обозначенных каменных крестов можно сыскать на старых кладбищах. Вероятно, все другие, не похожие на кресты идолы, были уничтожены христолюбивыми. Здешний идол имеет легенду, что это когда-то очень давно была непослушная девочка, которую обругала матушка, что дескать, она села как камень. После этого, девочка и превратилась в камень. Но при этом она остаётся живой и может исполнять желания.
Девочка- камень едва торчит из земли. Она закрыта толстым слоем различных тканей до головы. Здесь же были какие-то другие женщины, которые пришли то ли жертвовать, то ли просто интересоваться местом. О моей просьбе, с камня Лена сняла "платья". На вопрос другой женщины почему платья снимают, она ответила: "Няхай побачить голую".
Если человек заболел, то он к каменной девочке несёт оброк (дар, пожертвование) до восхода солнца. К Еве несут конфеты, яблоки, чернику, бусы, которые лежат тут же. Рядом с идолицей "Евой" железный крест, который приставил сельсовет. Белорусы обладают тем свойством, что если кто-то чего-то сделал, то другие, прежде чем ломать сделанное десять раз подумают. В России люди более категоричны.
На железном крашенном кресте — так же висят полотенца. На все местные святыни обязательно вешаются многие ткани.
Кланяюсь Лене и иду далее по дороге в лес три- четыре километра смотреть местные священные дубы. Есть указатель на "Царь-дуб". Рюкзак свой оставил у Лены дома. Дорога идёт через кладбище, где стоят два десятка очень толстых и зелёных дубов. Это само по себе выглядит очень архаично. В местных лесах районные администраторы просто таки организовали охоту на дубы. Старинные дубы индивидуально вырублены по всему Палесью. И где не вырублены - там их просто не отдали - не выдали местные лесники. Этот же Царь-дуб стоит где-то в глубине леса… Иду полями и перелесками. Высокие сосны с бортями. Где-то борть в длину, а где-то поперёк, закреплена горизонтально на толстых сучьях. Туда лесть-то опасно. Упадёшь- точно убьёшься. А если ещё и пчёлы вокруг! Рискованное это было дело лесное бортничество, сродни промышленному альпинизму…
Когда дошёл до места, то увидел дуб в общем-то нисколько не толстый: всего-то не более двух метров в обхвате. Но зато высокий. Огорожен забором с калиткой и табличкой. Вверх, необычайно высоко, уходил ровный дубовый ствол. Понятно, что такая высота - такая "мечта лесоруба" и заставила признать этот дуб "царём". Я всё же ожидал увидеть дуб толстенный, а не высоченный. А тут "царь" молодой и поджарый. Вокруг было ещё пяток таких же старинных дубов. Тут же столик для трапез. За столом обыватели из Лельчиц едят мясо и пьют вино. Мне предложили поесть и выпить. Поблагодарил. Сказал, что пить не могу, потому что далеко обратно возвращаться, а вино меня ослабляет. А от свинячьего мяса не отказался и с удовольствием поел, потому как с собою было у меня только вода и пряники. Когда если свинину, то мне рассказали, что у них дома было два хряка и одна свинья. Хряков звали Обама и Порошеноко, а свинью - Юлька. Хряков забили, и мясо кого-то из них мы вот здесь вкушаем. А вот Юльку планируется забить на Коляду…
Вернувшись в дом Лены Карась, я беседовал с её мужем. Он сказал, что у его отца было до 160 бортей где-то в шестидесятых годах. Но в советское время, когда рубили теса, то деревья валили, не обращая внимание: есть на них борть или нет. Так примерно 50 бортей сгубили просто лесорубы. Да они же и сожрали сколько там было мёду...
Двор у Лены наполнен живностью. Бегают мелкие поросята. Я рассказал про свиную чуму. Мне просто сказали, что наши свиньи с лесными не контачат. И что хорошо, что лесные кабаны вымерли, потому что они тут зимой сараи подрывают и если прорвутся, то выжирают запасы бахчи. Поэтому не было от них уже много лет никакого спасения.
Т.е. что лесникам в горе (кабаны передохли) - то крестьянам в радость: запасы будут целы. У Лены меня накормили, и дали на дорогу не до конца спелых, ни и не зелёных яблок.
Из Данилевичей я двинулся в сторону деревни Рубеж. По дороге заночевал в лесу, у дуба, разбитого молнией. Дуб был выжжен изнутри разлома и дупла, и я ковырнул уголь. Древесина выжжена молнией на три- пять миллиметров в глубину. На следующий день дошёл до Рубежа, и стал искать там живого человека, чтобы он указал мне дорогу на север, к деревне Шугалеи, и далее на Симоновичи. Но проезжал лесовоз. Я почему-то поднял руку, а он вдруг остановился. Сказал, что мне в Туров. И лесовоз повёз меня туда через Лельчицы, вокруг всех тех лесов, где я бродил.
Мой дальнейший путь лежал к мастеру Ивану Супрунчику, в Теребличи, что за Ольшанами - огуречной столицей Белоруссии. … Это луговое Палесье, конечно, лишено уже того тонкого духа лесных глубин, который всё ещё живёт в лесах … В Теребличах пьяная молодёжь ездит на мотоциклах в три часа ночи. Я ночевал далеко у реки, среди лугов в палатке, лежал в поле на коврике, на спине, глазами смотрел в звёздное августовское Небо, и улыбался. Мне предлагали остаться ночевать в селе, в избе, а я не остался там в душной избе, и перед этим Небом мне совершенно ясно, что правильно сделал.
Утром приехал из Польши с очередного мастер- класса Супрунчик и показал мне свой музей деревянных скульптур и сельского быта. Супрунчик рубит своих идолов одним топором. Он подарил мне малое изваяние - домового, вырубленного топором, который сейчас и стоит у меня на окне…

[Велимир]

Летом 2016 года был на Алтае в Верхнем Уймоне - в музее Рериха, в селении Мульта, что в 50 км. от г. Белуха на северо-запад, а так же в горах, в долине реки Крепкой и на Мультйских озёрах, что от Белухи 30 км на запад. Там в деревнях живут алтайцы и старообрядцы. Живут 200 лет не смешиваясь с коренным алтайским населением. Место вроде как некие ворота в русское Беловодье, которое, как мне представляется, располагается нынче в Казахстане, в долинах рек Бухтарма, Берель и Белая, южнее Белухи.
Прежде чем расположить тут описания своего похода, привожу некоторую справку о староверах тех мест. Я сам с ними беседовал: и с малыми и старыми.
В частности, мне рассказали, что вот это гора Феонор. На ней жил отшельник Феонор, по ту сторону горы, с видом в сторону востока, чтобы молиться утром на Солнце. И когда он умер, то после него остались книги и ризы. И до сих пор есть то место, где остатки его жилища стоят. К Феонору поднимались местные жители время от времени. Но когда он умер, то на его место никто более не пришёл. Вещи его - без малого книги, сосуды и ризы: всё, что требуется для молитвы и жизни в скиту - разобрали по домам. Любопытны сроки его смерти. Девушки рассказали мне эту историю (я писал этюд - вид на гору из деревни, они подошли и сказали, что это гора Феонор). Я спросил: когда умер Феонор. - Мне ответили, что лет 10 назад. Спросил это же у бородатого старообрядца, он сказал, что умер Феонор в двадцатых годах прошлого века.
И вот на меня выходит материал как раз об Мультийских и Уймонских старообрядцах. Автор был там почти в то же время, что и я:

Жизнь, любовь и смерть старообрядцев Алтая
Алексей Кикоть / 2016-08-22

Алтайские кержаки-старообрядцы считают себя носителями истинной веры, не испорченной реформой патриарха Никона. Они не признают попов и церковь, да и надеются только на себя.
Горно-Алтайск. Восемь тридцать утра по местному времени. Солнце жарит значительно мощнее, чем в столице. На взлётно-посадочной полосе винтовой АН-140. Вокруг горы, в ста метрах от аэропорта парковка, на ней убитая, но чистая "тойота", заставшая первый срок первого президента России. Рядом стоит владелец, похожий на свою машину, как хозяева походят на своих собак.

Она — низкая, праворукая, с вмятинами по кругу, надколотым лобовым, оторванной ручкой водительской двери и сиденьями в десятилетних пятнах. Он — с ожогами третьей степени на руках и лице, ростом около метра шестидесяти. Оба они местные. Он — алтаец, авто — прошло тысячи километров горных дорог. Точнее, 291 097 километров, и нет ни одной причины считать, будто одометр не делал полный круг в миллион хотя бы раз. Владелец — живой, активный и почти честный; машина честно, хоть и не без труда, делает своё дело.

Мы вдвоём, я и оператор, выезжаем в Усть-Коксинский район, центр алтайского старообрядчества в самой древней и радикальной из его форм — беспоповстве. Беспоповцы считают себя носителями истинной веры, не испорченной реформой патриарха Никона. Не признавая её, они потеряли духовенство как класс, потому что последние священники старого рукоположения умерли или были убиты, а новых учить было некому. Вслед за духовенством беспоповцы потеряли значительную часть обрядов и атрибутики.

Мы едем к кержакам, бежавшим в начале XVIII века с реки Керж в Новгородской губернии на восток. На данный момент больше всего кержаков проживает в Усть-Коксинском районе, в сёлах Верх-Уймон, Мульта около Красноярска. "Гугл", "Википедия" и форумы обещали поездку к людям, живущим закрытым образом жизни и сильно верующим. Что нам известно: они много молятся и много работают. Что нам интересно узнать: как они живут, как меняются их традиции, как выглядит в их мире брак, любовь и, конечно, грех.

Посреди ничего

Место, куда мы едем, находится in the middle of nowhere. Если переводить на русский, то получится примерно "в самой заднице". Чтобы туда добраться, нужно проехать 150 километров по шикарной федеральной трассе, а потом ещё 300 по классическому русскому гравийному бездорожью. Такому, какое было рядом с деревенским домом вашей бабушки, такому, по которому сначала едешь очень медленно, потому что боишься не доехать, а потом привыкаешь и несёшься по горному серпантину без ограждений под сотню, потому что:

а) чем выше скорость, тем меньше ощутимы ямы;
б) хочется доехать, прежде чем наступит пенсия.

Вокруг — только десятки вершин и холмов, стада овец и коров, табуны лошадей; раз в 50 километров появляется небольшой участок асфальтовой дороги, на котором, как блоха на собаке, сидит деревня, в ней — коренные алтайцы, юрты, дети, которые смотрят на нас как на чужаков и не ошибаются. Мы здесь без спроса, нас здесь не ждут. Усть-Коксинский район находится ещё дальше, почти на границе с Казахстаном, там ездят пограничные патрули, и это действительно самая задница — попасть туда случайно практически невозможно. Почти нигде нет связи, до большого города 450 километров, а вокруг только грохочущий авторитет зелёных, необжитых, нецивилизованных гор. Но, как доказали Джей Ло, Ким Кардашьян и иже с ними — задницы могут быть крайне интересными, и поэтому мы здесь.

Как вы представляете себе старообрядцев? Крепкие мужики в русских рубахах, желательно косоворотках, длиннобородые и длинноволосые, бабы в сарафанах и платках, живут какой-то дикой жизнью. Эдакие российские амиши — технологий не признают, с пришельцами не общаются, смотрят в щёлки домов и молча расходятся, соберись вы к ним подойти. И глаза. По-достоевски суровые, такие, в которых вся печаль и воля нашего народа, зеркало русской души. А душу русский человек обретает, как известно, только через страдание и покаяние.

Ну вот это одновременно и так, и не так. Да, они примерно так и выглядят, бороды, сарафаны, волос не стригут, носят платки, только вот у каждого встреченного нами старообрядца оказался и мобильный телефон, и телевизор, и что только не.

Кононовы

Семья Кононовых кажется хрестоматийной семьёй староверов — муж, жена, обоим около семидесяти, и у них больше 20 потомков: детей, внуков и правнуков. Кононовы — беспоповцы. После получасовых уговоров они согласились записать интервью на камеру, несмотря на то что это большой грех.

В целом о том, что давать интервью и фотографироваться, большой грех, нам скажет каждый старовер, но почему именно — объяснить не сможет никто. Вера не подразумевает вопросов, ты либо знаешь, что нельзя, либо сомневаешься и тем самым уже грешишь. Мы же нагло пользуемся их обычаем, они не могут не пустить в дом незнакомца, обязательно предложат зайти, и, кажется, им уже легче дать интервью, чем выгнать нас.

В некотором смысле староверы больше всего похожи на протестантов. Основу их мира составляют две вещи: молитва и усердный труд. Они встают, молятся, работают, молятся, потом ещё работают, а потом много-много молятся. Вечерняя молитва может идти с 17 вечера до 2 часов ночи, и это не в праздничный день. Семья Кононовых — практически обычная семья деревенских стариков: муж в застиранной рубахе, жена что-то готовит на плите.

В каждом доме есть русская печь, но летом ей, конечно же, никто не пользуется. Их сватали по всем обычаям — наставник, который заменяет у беспоповцев священника, тайно их венчал. До свадьбы девушка должна была носить две косы, после — одну и всегда убирать волосы под платок, чтобы никто из посторонних не видел. Кстати, жениться беспоповцам было положено в разном возрасте, девушке в 18, а парню в 25: такая разница позволяла ему успеть встать на ноги и взять жену под полную материальную опеку.

В их молодости хранить веру и соблюдать обряды было не просто тяжело, а опасно для жизни, и тем не менее собирались, молились, венчались и верили. Теперь всё по-другому. Дети — тоже старообрядцы, но уже без бород, внуки — не венчаются, а правнуков вообще крестили в церкви, причём принадлежащей РПЦ.

Я чувствую себя искусителем, задавая вопрос про церковь. Беспоповцы борются с желанием сказать жёстче, чем нужно, но всё равно отмечают: Никон — был приспешником Сатаны, со всеми вытекающими. Между тем они не против, что люди ходят в церковь, никого не обращают в свою веру и никак её не рекламируют, даже сторонятся этого, считают, что тот, кому нужно, сам придёт, а других им не надо. Единственное, о чём жалеют, — что потомки уже не такие верующие, не молятся. Они гораздо более светские, если точнее, то почти "мирские", как называют чужаков староверы, в противовес себе, "добрым".

Мирские

Им, не староверам, вообще практически невозможно ассимилироваться с местными. Даже тех, кто приехал туда жить 30 лет назад, они считают чужими. Многие из них отмечают, что стать старовером нельзя, им можно только родиться. Галактифон Фадеевич Черепанов, наставник беспоповцев в Верх-Уймоне, маленький старик в заляпанной ягодами рубахе. В его мутных глазах читается обеспокоенность нашим вторжением. Он единственный, кого нам не удалось уговорить сняться на камеру, считает, что старообрядцем стать можно, и он готов перекрестить. Правда, для этого нужно пожить в общине.

Местные шутят, что приезжают пожить 100 человек, а уезжает 101, и это не похоже на преувеличение. Для полного перевоплощения в староверы нужны три вещи: чистота, молитва и труд. Чистота во всех смыслах: нравственная, душевная, телесная. Ни о каких прелюбодеяниях речи быть не может, никакого секса до брака, никаких поцелуев, ничего подобного. Раньше большинство знакомилось в молельных домах. Вступить в брак с иноверцем практически невозможно, за любым грехом следует серьёзное покаяние. Чтобы понимать, Галактифон как-то дал интервью на камеру и до сих пор жалеет об этом. Интервью было 15 лет назад.

Беспоповцы очень серьёзно относятся к грехам. Например, пьяниц, игроков в карты и курящих не хоронят и не отпевают, закапывают рядом с кладбищем, "как собак". В конце к беседе присоединяется невестка — бойкая, предлагающая нам тут же купить и мёд, и шишек, и трав. Мы ещё раз обходим маленький деревенский дом и выясняем, что все избы вокруг, штук десять (а дом Кононовых стоит на небольшом островке), принадлежат их семье.

Включая и лесопилки, и гостевые для приезжих. Они и живут, и работают, и совсем не бедствуют. Благодаря своей этике старообрядцы всегда были богаты или хотя бы обеспечены — тяжёлый ежедневный и искренний труд не может не дать плодов. Их с особой страстью раскулачивали, вешали и расстреливали их же бывшие односельчане — алкоголики и бездельники. Но те, кто выжили, продолжали давать работу красным и в советское время — просто из чувства жалости.

Валера Хиппи

Валерий Петрушенко, или, как он себя просит называть, Валера, — 52-летний музыкант, впервые приехавший в эти края в 1985 году. К 1989-му он перебрался сюда окончательно. Местные называют его не иначе как хиппи, которым он, по сути, и является. Валера остался здесь, потому что почувствовал единение с природой, то, ради чего в эти края ломятся сотни туристов со всех стран, повторяя путь Рериха или просто в поисках дзена.

Самих хиппи Валера не любит и считает, что они продали идеалы любви и чистоты за наркотики, распутство, свободную любовь. Свободная любовь, по Валере, это любовь двух свободных и чистых людей, свободных в любви, а не в выборе партнёра и постоянной их смене. Идолов эпохи Вудстока он считает ненастоящими, бездуховными, потому они и погибли в 27 — Дженис Джоплин, Джимми Хендрикс, Джим Моррисон. Валера держит девять ульев и делает гусли, носит дреды, которые образовались сами по себе, когда он "на год забросил себя", кеды "Адидас" без носок и в целом выглядит как калифорнийский скейтер в годах.

Говорит очень чисто, прекрасно разбирается в музыке. Жалуется на то, что ниже по реке ежегодно собираются поклонники нью-эйдж, сторонники разного рода религиозно-философских учений, бьют в барабаны и как-то ищут себя, мешая таким, как он, не искать себя, а быть с собой, вмешиваются в природу.

У Валеры есть дочь и жена. Дочь живёт в Штатах, она родилась в том же 1985 году. С момента переезда на Алтай Валера её не видел. Он производит впечатление отшельника, человека, который убежал от самого себя, чтобы найти покой. Он нашёл его, в нём есть спокойствие, тёплый взгляд. Когда мы говорили о его юности, "хиппи" признался, что, конечно же, начал играть на барабанах из-за "девчонок". Дескать, он "такой молодой чувак", барабанщик, там поклонницы, секс, вот это вот всё". На эти две минуты, пока он говорил, в его глазах появился блеск, загорелись они не по-местному, не по-уймонски, а потом он снова погас и заговорил о смирении и грехах. Вот, например, съел недавно баранины, и оказалось слишком вкусно, и это плохо, и потом долго об этом жалел. А мне показалось, что, наверное, Валера гасит в себе этот огонь, искры которого отражались в его глазах, когда он заговорил про девушек, потому что знает, что от него и сгорит.

Местные говорят, что он раньше пил, и пил сильно, а сейчас помогает в старообрядческом храме, который стоит в его селе, Замульте, и вроде как наконец нашёл покой, хотя сам Валера не считает себя ни старообрядцем, ни кем-то ещё. Говорит, что ходил бы и к буддистам, если бы тут были только они. Сам храм построили недавно, и в него ходят те, кто засомневался в беспоповстве, и те, кому проще говорить со священником, чем с наставником. На обратном от дома хиппи пути мы остановились у храма, за забором. Парень, сидящий с книгой у его ступеней, сначала спрятался в пристройку, а когда мы достали камеру, спешно вышел и стал закрывать ставни на окнах с таким видом, будто мы собираемся что-то украсть и для этого документируем, как что расположено. Он защищал храм от нас, тех, кого там быть не должно.

Блуд и Москва

Полина Васильевна Конева кержачка более молодая, чем семья Кононовых, ей около 50, и она представляет другое поколение, точнее, она как бы застряла между ними. Женщина родилась, как и все здесь, в очень-очень верующей семье, но после школы уехала в город и прожила там 20 лет. Жила, как сама признаётся, в блуде. О своих предках говорит с придыханием, почти как о святых, обладающих безусловным моральным авторитетом.

Однако после жизни в городе Полина Васильевна вернулась в родную Мульту и всячески пытается нагнать упущенное: живёт праведной жизнью, молится и заведует музеем народных ремёсел. Там на станках XVIII века работает и плетёт пояса петербурженка, переехавшая в село 30 лет назад; местной она так и не стала. В музее не стесняются продавать пояса по три тысячи рублей, да и вообще староверы в этом смысле не смущаются — они знают, сколько стоит их труд, не побираются, мёд продают по 600 рублей за килограмм и не бедствуют, нет таких, кто побирается или просит милостыню.

Капитолина Ивановна Молотова живёт в Октябрьском, это такое село на подъезде к Верх-Уймону, у входа в продуктовый магазин которого трётся пацан лет девяти с сигаретой в зубах, а дорогу к дому подсказывают пьяные вусмерть мужики с лицами, исписанными шрамами, с пакетом бутылок на весь день вперёд. Когда смотришь на них, сложно сказать, то ли им 20, то ли 50, настоящий опухший ребус. Капитолина Ивановна — смешная старушка из сказки, ставит ударения не там, где надо, использует давно вышедшие из употребления слова, делает странные чучела из перьев птиц, дерева и конских волос и, похоже, держит в себе Тигру из диснеевского Винни-Пуха — это маленькая староверческая энергетическая станция, способная питать весь посёлок, если бы позволяли технологии.

Она, так же как и все остальные, жалуется на то, что молодёжь — и дети, и внуки — совсем не интересуется верой, ничего им этого не надо, новая жизнь, новые правила и новые герои. Иронично, что в советское время верили многие, а после развала СССР всё это стало неинтересно. Сейчас беспоповство — это аттракцион аутентичности и даже не столько веры, сколько русской, досоветской культуры и этики, а сами они — живущие в резервациях индейцы, возможно, последние из могикан.
Капитолина Ивановна рассказывает, что не понимает, как можно верить церкви, ведь ни один из попов ни дня в своей жизни не работал: "вон как разъелись, таким верить нельзя". Она очень бодро бегает, ни дня в жизни не отдыхала и, как и все староверы, давно уже сделала себе гроб из выдолбленных половинок кедра и одеяние для похорон — одеяние нужно делать заранее, потому что так проще, на мертвеце неудобно шить и вообще каждый старовер готовится к своим похоронам, пока жив.
В Москве она была с мужем шесть раз, но так и не прижилась. "Не понимаю, как вы там варитесь, в этом аду".

Киска

На обратном пути в Москву мы решили наведаться в Киску, как этого требует обычай всех командировочных — водка и бабы, не так ли? Пока ехали, я вновь подумал о том, что никогда не видел людей, которые бы так сильно ежедневно боролись с собой. Они не были похожи на монаха из монастыря святой Екатерины, который принял меня и семью на Пасху, владеющий семью языками и говорящий не "ячки", а "ички", — он был уже почти святым, почти не касался земли. Это были обычные, простые, работящие и грешные люди, которые и сексом занимались, хотя нельзя, и пили. В общем, всячески грешили.

Киска встретила нас сыростью, было достаточно неуютно, но при этом тепло. Не думаю, что до нас в ней было много людей, а москвичей вообще, наверное, раз, два и обчёлся. Киска — это название то ли города, то ли села, недалеко от Горно-Алтайска. И я как редактор рубрики "Секс" никак не мог его пропустить, тем более что ударение падает на первый слог. На вопросы "Как вам живётся в Киске" и "а вы тоже родились в Киске" нам ответили "нормально" и "да", то ли не поняв "тончайшей", как китайская стена, иронии, то ли чтобы абсолютно случайно нас не побить. В общем, Киску стоит посетить хоть раз в жизни, мой вам совет. А оттуда — дальше в горы, в Уймон, к беспоповцам, они и примут вас, и спать положат, и накормят. И вынесете вы оттуда такое чувство, которое в тексте не передать, как будто немного очистился, что ли.

https://life.ru/t/%D0%B3%D0%BB%D0%B0%D0 ... iev_altaia